Ах, зачем нет Чехова на свете!
Сколько вздорных - пеших и верхом,
С багажом готовых междометий
Осаждало в Ялте милый дом...

День за днем толклись они, как крысы,
Словно был он мировой боксер,
Он шутил, смотрел на кипарисы
И прищурясь, слушал скучный вздор.

Я б тайком пришел к нему иначе:
Если б жил он, - горные мечты! -
Подошел бы я к решетке дачи
Посмотреть на милые черты.

А когда б он тихими шагами
Подошел случайно вдруг ко мне -
Я б, склонясь, закрыл лицо руками
И исчез в вечерней тишине.

ВЛАДИМИР НАРБУТ

ЧЕХОВ

А Ялта, а Ялта ночью: зажженная елка,
Неприбранная шкатулка, эмалевый приз!..
Побудьте со мной, упрямый мальчишка — креолка:
По линиям звезд гадает О нас кипарис.

Он Чехова помнит. В срубленной наголо бурке
Обхаживает его особняк — На столбах.
Чуть к ордену ленту (...спектром...), запустят в окурки
Азот, водород,— Клевать начинает колпак.

Ланцетом наносят оспу москиты в предплечье,
Чтоб, яд отряхая, высыпал просом нарзан,
В то время, как птица колоратурой овечьей
"(...Сопрано...) (Кулик?) —Усните!— По нашим глазам...

Побудьте со мной, явившаяся на раскопки
Затерянных вилл, ворот, городищ и сердец!:
Не варвары — мы, тем более мы в гороскопе,
Сквозь шель, обнаружим темной Тавриды багрец.

...Горел кипарис в горах, кипарисово пламя,
Кося, залупил свистящий белок жеребца.
Когда, сторонясь погони, повисла над Вами
С раздвоенною губой человеко-овца.

В спектральном аду старуха-служанка кричала,
Сверкала Горгоной, билась: — На помощь! На по...
— Не я ли тут, Ялта (Стража у свай, у причала),
К моей госпоже — стремглав (...В тартарары...) тропой!

Оружие! Полночь... Обморок, бледный и гулкий,—
И Ваша улыбка... Где он, овечий храбрец?
Алмазы, рубины в грохнувшей наземь шкатулке,
Копытами въехав, Раненый рыл жеребец.

Вы склонны не верить,— выдумка!— Мой археолог,
Что был гороскоп: Тавриде и варварам — смерть...
А Крым? Кипарис? А звезды? А клятва креолки,
Грозящей в конце пучком фиолетовых черт?

Среди ювелиров, знаю, не буду и сотым,
Но первым согну хребет: к просяному зерну.
Здесь каждый булыжник пахнет смолой, креозотом:
Его особняк, пойдемте, и я озирну.

Кидается с лаем в ноги и ластится цуцка.
Столбы, телескоп. И нет никого, ни души.
Лишь небо в алмазах (...Компас...) Над нашей Аутской:
Корабль, за стеклом — чернильница, карандаши...

Не та это, нет (что с дерева щелкает), шишка:
К зиме отвердеет, елочным став, колобок.
Другою и Вы, креолка, опасный мальчишка,
В страницы уткнетесь: с вымыслом жить бок о бок.

Когда ж в перегаре фраунгоферовых линий
(Сквозь щель меж хрящами) тонко зальется двойник,—
Вы самой приятной, умной его героиней
Проникните в сердце: лирик к поэту проник.

Зима. Маскарад. И в цирке, копытами въехав
В эстраду, кивает женским эспри буцефал...
Алмазная точка, ус недокрученный: Чехов...
Над Ялтой один (...как памятник...) заночевал!

Зимой и в трамвае обледенеет креолка:
Домой, — не довольно ль ветреных, радужных клятв?..
По компасу вводит нас — в тридесятое! — Елка:
Светло от морщин, и в зеркале — докторский взгляд...

НИКОЛАЙ НОВИКОВ

ДОМ БЕЗ ХОЗЯИНА

Истопленные печи холодны.
Ни экскурсантов, ни экскурсоводов.
И полон дом воскресной тишины -
Она ему желанна, как свобода.

Ведь все-таки - три миллиона лиц,
Шесть миллионов ног - не так уж мало.
Звучит скрипучий говор половиц
Из года в год все более устало.

Не слышит, впрочем, этого никто.
Сюда, со всех концов земли приехав,
Хотят увидеть шляпу и пальто,
Узнать, где спал
И как обедал Чехов.

И замечают, оглядев весь дом,
Кровать и стол, и в кабинете нишу,
Что чудно сохранилось все кругом,
И кажется: хозяин только вышел...

Ах, нет, увы! Он вышел так давно,
Что не припомнят даже старожилы,
И это разноцветное окно
С тех пор десятки зим запорошили.

Ну, хорошо, увидели вы шкаф,
Тарелки показали - дальше что же?
Я понимаю: проще измерять
Бессмертие количеством салфеток,

И мерить славу тиражами книг,
Числом изданий, отзывов и критик,
В театр не сходить на "Трех сестер",
Рассказов не прочесть, зато увидеть

Массивный стол, служивший основаньем
Локтям писателя. На нем - перо,
Скользившее когда-то по бумаге,
И с Чеховым тем самым породниться!

Ах, нет, увы.
Он вышел так давно,
Что не припомнят даже старожилы...
А дом - он что ж,
Вместилище теней.
Пустующая раковина. Панцирь,
Что выдержал и войны, и разрухи,
Годины смуты и землетрясенье.
Он без хозяина - как тело без души,
Как печка без огня, как жизнь без цели.
Чернильница пуста. Карандаши
Давно не пишут. Осень дует в щели.